В Северо-Восточной Азии накапливается немалый конфликтный потенциал. Подъем Китая вызывает активное неприятие со стороны США, которые стремятся вовлечь в противостояние с ним своих союзников: Японию и Южную Корею. В этих условиях возможны непредсказуемые последствия для региональной и глобальной безопасности, например, выход на новые рубежи ракетно-ядерной программы КНДР. Обостряются территориальные споры.

Для России ввиду резких осложнений отношений с Западом расширение взаимодействия с государствами СВА приобрело особое значение. В этот регион смещается центр мировой политической и экономической жизни. Россия сохранит статус великой державы, лишь подкрепив свою весомую роль в европейских делах наращиванием влияния в делах азиатско-тихоокеанских и став тем самым мощным евро-тихоокеанским лидером.

В Северо-Восточной Азии у России хорошие политические заделы. Отношения с Китаем официально определяются сторонами как всеобъемлющее равноправное доверительное партнерство и стратегическое взаимодействие. Эти отношения отличаются прочной правовой базой, разветвленной организационной структурой и активными связями на всех уровнях. Поступательно развиваются партнерство с Монголией, связи с Японией и Южной Кореей, идет добрососедский диалог с КНДР. На отношения России с партнерами по СВА в гораздо меньшей степени, чем в Европе, влияют исторические и идеологические факторы. Например, что касается территориальных проблем, то в регионе у России осталась только одна неразрешенная проблема — с Японией.

Китай

Китай — наиболее мощный партнер России в СВА. 2018 год был отмечен его широкой внешнеполитической активностью. В начале этого года состоялись визиты руководителей Франции и Великобритании в Поднебесную, в апреле — неофициальная встреча руководителей КНР и Индии, в июле — поездка председателя Синь Цзиньпина в ОАЭ и страны Африки, в октябре — визит премьер-министра Японии. Имели место три встречи высшего руководства Китая и КНДР.

Особо тесные взаимные обмены показательны между лидерами Китая и России. В июне В. Путин посетил Китай и встретился с Си Цзиньпином на саммите ШОС в Циндао. В июле Си Цзиньпин и В. Путин вместе приняли участие в саммите БРИКС, который проходил в южноафриканском Йоханнесбурге. В сентябре Си Цзиньпин участвовал в Восточном экономическом форуме во Владивостоке.

Россию и Китай во многом объединяет факт наличия проблем во взаимоотношениях с США. Оба государства стремятся проложить путь от возглавляемого Соединенными Штатами западоцентричного мира к миру полицентричному, в котором большие и малые государства Востока и Запада сотрудничали бы на основе равенства и взаимного уважения интересов. На это направлено как их стратегическое партнерство в двустороннем формате, так и взаимодействие в рамках международных организаций: прежде всего в ООН, ШОС и БРИКС.

Япония

Внешняя политика Японии в 2018 г. предопределялась изменением глобальной геополитической архитектуры. Общее ослабление позиций США в мире и неоднозначная политика американского президента Д. Трампа в отношении Японии обусловливает стремление Токио проводить более самостоятельную и независимую от Соединенных Штатов внешнюю политику.

Токио осознает, что привязка к США и прохладные отношения с соседями, с каждым из которых у него жесткие территориальные споры, ухудшают международные позиции Японии, во многом отстраняя ее от участия в определяющих политических процессах в регионе, как, например, от решения проблем Корейского полуострова. Стараясь оживить диалог с Китаем, Россией и Южной Кореей, Япония одновременно рассчитывает на то, что этот диалог придаст ей больший вес в отношениях с США.

Знаковыми событиями стали состоявшиеся в Токио в мае 2018 г. празднование 40-летия подписания Китайско-японского договора о мире и дружбе и трехсторонний саммит КНР, Японии и Республики Корея, а также участие премьер-министра Японии С. Абэ в 4-ом Восточном экономическом форуме во Владивостоке в сентябре.

В Китае Япония видит главного соперника, особенно в сфере экономики и военно-морской мощи. Что касается России, то в развитии с ней связей Токио ставит целью прежде всего помешать ее политическому сближению с Китаем, в том числе на антияпонской основе. С японской стороны сегодня звучит много заявлений [1] о желании решить все накопившиеся с Россией вопросы. Однако эта картина отнюдь не однозначна: на встречах со странами Запада Токио солидаризируется с антироссийскими заявлениями по всем вопросам — от Крыма и Сирии до дела Скрипалей.

Корейский полуостров

В корейских делах 2018 год отмечен важными положительными событиями. Состоялись три встречи президента Республики Корея Мун Чжэ Ина с руководителем КНДР Ким Чен Ыном. Имел место и первый опыт американо-северокорейского диалога по ракетно-ядерной программе КНДР — встреча Д. Трампа и Ким Чен Ына в Сингапуре.

В принятых в ходе саммитов в Пханмунчжоме и Пхеньяне декларациях [2] поставлен целый ряд задач по развитию сотрудничества между двумя корейскими государствами в самых различных сферах. По большей части эти документы выглядят не более чем протоколами о намерениях, для выполнения которых необходимо преодолеть множество непростых юридических препятствий, вплоть до внесения изменений в Конституции обоих государств.

Стоит, однако, выделить два момента. Во-первых, подписание в ходе Пхеньянского саммита 19 сентября министрами обороны двух стран «Соглашения [3] о выполнении Пханмунчжомской декларации в военной сфере», которое представляет принципиально новый и, главное, практический шаг к снижению военной напряжённости. По сути, демилитаризованная зона снова становится демилитаризованной, а буферная зона распространяется и на район спорной морской границы, где проходило большинство инцидентов, включая известные события 2010 г. Помимо этого, укрепляются меры доверия между военными и открываются каналы связи. Это тем более важно, поскольку РК не подписывала Соглашение 1953 г. о перемирии в Корее.

Во-вторых, примечательно намерение лидеров двух государств подать заявку на совместное проведение Олимпиады 2032 г. То есть РК признала, что не рассчитывает, как это было все последние годы, на падение режима в Пхеньяне, и что Север и Юг будут раздельно существовать и через 15 лет.

Многие заявления Ким Чен Ына в ходе обоих межкорейских саммитов были обращены не столько к Муну, сколько к Д. Трампу. Пхеньян более года не проводил ядерных испытаний, более полугода — ракетных. Ликвидирован северокорейский атомный полигон в Пхунгери. Ким Чен Ын заявил о готовности КНДР закрыть и ракетный полигон в Тончханни и допустить туда зарубежных инспекторов, а «в случае ответных шагов со стороны США», также ликвидировать ядерный реактор в Ёнбене — главный известный ядерный объект КНДР. В целом курс задан на межкорейскую нормализацию и позитивное развитие американо-северокорейского диалога. Но если у Пхеньяна, похоже, есть четкая пошаговая программа возможного торга, то у Вашингтона на сегодня такой программы явно нет. США никаких ответных мер на действия КНДР до сих пор не предприняли.

Задачи на будущее и полицентричная система безопасности

Политика России в СВА нацелена на решение триединой задачи — защиты национальных интересов и безопасности страны на ее восточных рубежах, использования экономического и политического потенциала государств СВА в целях модернизации и развития всей страны, обеспечения достойной жизни населению тихоокеанского побережья России.

Эти цели требуют строительства новой внеблоковой полицентричной архитектуры международного взаимодействия в регионе, которая основывалась бы на принципах открытости, а также равной и неделимой безопасности. Последняя должна включать все государства, географически относящиеся к СВА, т.е. Россию, Китай, Японию, Республику Корея, КНДР и Монголию. США могли бы выступить в качестве партнера по диалогу: Россия, как и Китай, объективно заинтересована в сотрудничестве с ними по вопросам безопасности, таким как ядерное нераспространение, контроль над вооружениями, мирный атом, корейское урегулирование.

Основу архитектуры безопасности Северо-Восточной Азии призвано заложить совместное осуществление взаимовыгодных масштабных долгосрочных хозяйственных проектов, в том числе в рамках сопряжения проектов Евразийского экономического союза и китайской Инициативы Пояса и Пути. Примечательно в этом плане высказанное [4] председателем Си Цзиньпином на 4-ом Восточном экономическом форуме предложение об «Экономическом кольце Северо-Восточной Азии», в финансовом обеспечении которого большую роль должны сыграть Азиатский банк инфраструктурных инвестиций и Фонд Шёлкового пути. Стоит принять во внимание и заявление [5] на этом же ВЭФ премьер-министра С. Абэ о готовности Японии стать «гигантским соединителем» экономического и политического пространства от Берингова пролива до Южно-Тихоокеанского региона.

Работу по созданию общего экономического пространства СВА можно было бы начать с обсуждения возможности формирования сети партнерств по разрешению общих для государств региона конкретных областей безопасности: энергетической, мирного использования ядерной энергии, транспортной и информационной.

Примером конструктивного подхода к решению вопроса обеспечения энергетической безопасности Северо-Восточной Азии служит инициатива компаний России, Китая, Японии и Республики Корея по созданию «Азиатского энергетического суперкольца», которое свяжет четыре страны Северо-Восточной Азии.

С учетом того, что согласно данным МАГАТЭ, из 452 действующих в настоящее время в мире атомных энергетических реакторов 140 (31%) находятся в странах, относящихся к СВА, имело бы смысл поставить вопрос о создании Консультативного органа Северо-Восточной Азии по безопасности ядерной энергетики.

Поскольку в СВА нет многостороннего механизма сотрудничества в сфере транспорта, крайне необходимо совместно усовершенствовать евроазиатские транспортные коридоры путем модернизации Транссибирской магистрали, Байкало-Амурской магистрали и тихоокеанских портов России. Через Транспортное партнерство СВА Россия могла бы также заняться проработкой вопросов использования Северного морского пути с соседями.

Каждое из государств Северо-Восточной Азии располагает продвинутыми информационными технологиями. Основой создания режима международной информационной безопасности СВА могло бы стать обязательство участников не прибегать к действиям в информационном пространстве с целью нанесения ущерба информационным сетям, системам, ресурсам и процессам другого государства, его инфраструктуре, подрыва политической, экономической и социальной систем, массированной психологической обработки населения с целью дестабилизации общества и государства.

Оформление таких региональных партнерств или сообществ и налаживание их механизмов позволили бы постепенно укрепить взаимное доверие, чтобы затем перейти к дискуссии по более широкой проблематике мира, развития и безопасности в регионе и в конечном счете создать условия для движения к системе всеобъемлющей безопасности в Северо-Восточной Азии.

Япония

В повестке дня двусторонних отношений с Москвой Япония ставит главной темой вопрос о территориальном размежевании. Правда, если в 1990–2000-е гг. проблема Курил и мирного договора была единственным предметом переговоров России и Японии, то на сегодняшний день она служит последним препятствием для углубления межгосударственного диалога. При этом обратил на себя внимание тот факт, что в своей речи на 4-ом ВЭФ во Владивостоке С. Абэ намекнул на то, что после запланированного на 30 апреля 2019 г. отречения нынешнего императора Акихито и инаугурации его наследника Нарухито в политике официального Токио очень многое может измениться.

Поэтому в отношениях с Токио необходимо всячески поддерживать любые шаги Японии по выходу за «красные флажки» блока с США, убеждая ее, что лишь на такой основе она сможет обеспечить себе международное политическое влияние, соответствующее ее позициям в мировой экономике.

Корейский полуостров

В Пхеньяне отдают себе отчет о том, что в свое время консервативный президент РК Ли Мён Бак без колебаний перечеркнул объявленную его либеральными предшественниками политику «солнечного тепла» в отношении КНДР, а Дж.Буш-мл. отмел проводившуюся Б. Клинтоном «политику умиротворения КНДР». На смену миротворцу Муну в Сеуле через пару лет может прийти очередной ненавистник Пхеньяна, а президента США Д. Трампа могут подвергнуть импичменту.

Пхеньяну нужны гарантии безопасности, а Вашингтон наглядно подтвердил свою ненадежность как партнера выходом из Договора по ПРО, из ядерной сделки с Ираном и нынешним разговором о выходе из Договора об РСМД.

Речь идет о гарантиях со стороны Китая и России, которые исторически и географически связаны с Кореей. На российско-китайское участие, похоже, рассчитывают и в обоих корейских государствах, свидетельство чему — состоявшиеся в этом году три визита Ким Чен Ына в Китай и визиты Председателя Президиума Верховного Народного Собрания КНДР Ким Ен Нама и Президента Республики Корея Мун Чжэ Ина в Москву.

Видится оптимальным вернуться к прошлому шестистороннему формату переговоров по урегулированию ядерной проблемы Корейского полуострова (две Кореи, США, Китай, Россия и Япония) и строить эти переговоры на основе поэтапного подхода, применяя принцип «действие в обмен на действие».

Представляется целесообразным на начальном этапе предложить отделить северокорейскую ядерную программу от ракетной. Ядерный статус КНДР внесен в конституцию страны, и для Пхеньяна эта тема в настоящий момент не подлежит обсуждению. В то же время замораживание программы разработки ракет, а также гарантии нераспространения ракетных и ядерных технологий вполне могут быть предметом обсуждения.

С учетом фактически введенного Пхеньяном моратория на ракетные пуски и ядерные испытания, можно было бы поставить в Совете Безопасности ООН вопрос о снятии с КНДР части санкций с тем, чтобы стимулировать Пхеньян к дальнейшему свертыванию ракетно-ядерной программы. Скажем, к тому, чтобы прекратить разработку МБР, заморозить производство ядерных материалов, открыть свои ядерные объекты для международных инспекций.

Было бы также полезно исправить совершенно противоестественное положение, когда ООН как сторона Корейской войны до сих пор формально находится в военном противостоянии с КНДР — одним из своих членов. Для этого можно было бы выступить с предложением принять декларацию Совета Безопасности ООН и заявить, что Корейская война была страницей прошлого, и что СБ ООН эту страницу закрывает, вследствие чего отпадает и потребность в Командовании ООН в Корее.

В развитии Китайский Народной Республики 2018 год можно считать поворотным. Он завершает 40-летнюю эпоху «реформ и открытости», начавшуюся в 1978 г. и характеризовавшуюся ускоренной интеграцией страны в мировую экономику при проведении пассивной, подчеркнуто оборонительной внешней политики.

В октябре 2017 г. 19 съезд КПК формально объявил [1] о начале нового этапа в развитии страны, посвященного строительству «социализма с китайской спецификой в новую эру». Эти решения были в дальнейшем подтверждены на сессии Всекитайского собрания народных представителей в марте 2018 г.

Важным, с внутриполитической точки зрения, решением сессии стало снятие конституционного ограничения на занятие председателем КНР своей должности в течение не более двух сроков. Должность председателя КНР — наименее важный из трех основных постов, занимаемых высшим китайским руководителем (другие два — генеральный секретарь ЦК КПК и председатель Центрального военного совета КПК). Конституционные полномочия председателя КНР носят преимущественно представительский характер и по своему составу уже, чем полномочия президента типичной западной парламентской республики.

Но принятое конституционное решение открыло путь к совмещению китайским лидером Си Цзиньпином высших постов в течение неограниченного времени. Для позиций генсека и председателя ЦВС уставом партии и законодательством ограничений по срокам не установлено. Принятое решение также позволяет отойти от неформальных ограничений, установленных еще в эпоху Дэн Сяопина, согласно которым высшие партийные должности можно занимать не более двух сроков подряд и претендент на них должен быть моложе 68 лет.

Таким образом, происходит серьезная деформация системы коллективного партийного руководства, существовавшей в КНР с конца 1970-х гг. При этом поправки в конституцию, внесенные сессией, не ограничивались отменой ограничений на сроки. В конституцию были добавлены [2] ссылка на «идеи Си Цзиньпина» как одну из идеологических основ государства, а также пункт о создании [3] новой антикоррупционной структуры — Государственного комитета по надзору. Последние изменения свидетельствуют о дополнительном укреплении единоличной власти Си Цзиньпина — в последние годы проведение масштабных антикоррупционных чисток государственного аппарата превратилось в одну из основ его политики.

В новом экономическом курсе ключевым является признание проблемы неравенства в качестве основного противоречия, с которым сталкивается китайское общество на современном этапе. Темпы экономического роста окончательно перестали рассматриваться в качестве основного критерия оценки успешности текущей политики на центральном и местном уровнях. Экономическая политика характеризовалась дополнительными вложениями в масштабные технологические мегапроекты под непосредственным контролем высшего руководства страны. В качестве примеров таких проектов можно рассматривать национальную программу [4] импортозамещения в полупроводниковой индустрии, программу [5] развития искусственного интеллекта и программу создания сетей связи стандарта 5G. Целый ряд приоритетных направлений науки и техники отражен в программе [6] промышленного развития «сделано в Китае 2025».

Подобные проекты призваны гарантировать сохранение конкурентоспособности китайской экономики на фоне постепенной потери китайской продукцией прежних ценовых преимуществ и сокращения численности рабочей силы. Приоритетным считается продолжающееся строительство мощной системы социального обеспечения, призванной гарантировать относительное благополучие растущего числа нетрудоспособных граждан.

Сессия ВСНП дала начало новой реформе структуры китайского правительства. На месте прежнего министерства контроля создана более могущественная структура — Государственный комитет по надзору. Одним из важных нововведений сессии ВСНП марта 2018 г. стало создание специального министерства по делам ветеранов. Также было создано отдельное министерство по управлению в чрезвычайных ситуациях, к которому перешли функции по борьбе с последствиями аварий и стихийных бедствий, ранее находившиеся в сфере ответственности министерства общественной безопасности КНР. Кроме того, была проведена реорганизация и ряда других китайских ведомств.

В сфере внешней политики Китай впервые с конца 1960-х гг. вернулся к противостоянию с США. Американское руководство характеризует [7] текущее противостояние (вице-президент Майкл Пенс) как разворачивающуюся холодную войну. При этом, с американской точки зрения, для ее предотвращения Китай должен выполнить целый комплекс условий, многие из которых уже не относятся к сфере двусторонней торговли.

США требуют, чтобы Китай выровнял дисбаланс в торговле, прекратил нарушения прав интеллектуальной собственности и практики принуждения иностранных компаний к передаче технологий, от КНР теперь требуется также изменить свое поведение в военной и политической сферах.

Кроме того, все более важным направлением давления на Китай становится и его внутренняя политика, в частности китайская кампания по усилению полицейского контроля и ограничению религиозной активности в Синьцзян-Уйгурском Автономном Районе.

Объем запрашиваемых США уступок является едва ли приемлемым для Китая, что создает условия для затяжного системного конфликта.

В течение года Китай предпринимал неоднократные попытки добиться отсрочки этого конфликта, достигнув хотя бы ограниченного соглашения с США по торгово-экономической тематике. Для этого руководство КНР было готово идти на существенные экономические уступки, лишь бы они не затрагивали основы избранной руководством страны модели экономического и технологического развития.

Провалившееся рамочное соглашение [8] по разрешению торговых противоречий, заключенное в мае 2018 г. вице-премьером Госсовета КНР Лю Хэ и министром финансов США Стивеном Мнучиным предполагало увеличение китайских закупок американской сельскохозяйственной продукции, энергетических товаров (включая сжиженный природный газ), гражданской авиатехники и других видов товаров.

Такой компромисс мог бы поставить под вопрос рост российско-китайского торгово-экономического сотрудничества, а также отношения КНР с рядом традиционных партнеров на Ближнем Востоке. Компромисс не удался, поскольку, принося США определенные краткосрочные выгоды, он ставил под вопрос долгосрочную американскую стратегию давления на Китай.

Тем не менее настойчивые китайские попытки [9] возобновить диалог и добиться хотя бы временного соглашения с США, которое позволило бы остановить торговую войну, продолжаются и на фоне подготовки встречи президента США Дональда Трампа и председателя КНР Си Цзиньпина в ноябре.

На конец 2018 г. пессимистические прогнозы перспектив развития торговой войны преобладают. Например, создатель крупнейшей китайской корпорации Alibaba Group в сентябре 2018 г. заявил [10], что торговая война «может продолжаться 20 лет».

Последствия торговой войны для экономик двух стран остаются предметом споров специалистов. Обе стороны заявляют о своей готовности к ведению торговой войны, при этом американские руководители неоднократно заявляли о своей уверенности в будущей победе. Преобладающие оценки последствий торговой войны для Китая сводятся к тому, что эскалация торговой войны способна вызвать определенное замедление китайской экономики, но не способна привести к рецессии.

В октябре 2018 г., когда США уже ввели повышенные тарифы на китайский экспорт на общую сумму 250 млрд долл., а Китай ввел ответные пошлины на 110 млрд долл., Международный Валютный Фонд заявлял [11] о том, что торговая война способна привести к сокращению темпов экономического роста КНР на 1,6% на протяжении двух лет.

Но даже это снижение, как ожидалось, будет компенсировано мерами китайского правительства по поддержанию экономики. При этом МВФ исходил из перспективы введения пошлин на оставшиеся 257 млрд долл. китайского экспорта в США. В то же время, согласно оценкам [12] агентства HIS Markit, торговая война могла послужить катализатором роста протекционистских мер со стороны прочих крупных экономик, что привело бы к существенному замедлению глобального экономического роста.

Торговая война сопровождалась усилением китайско-американских противоречий по другим направлениям, напрямую не связанным с проблемой дисбаланса двусторонней торговли. Крайне разрушительный и беспрецедентный характер носили санкции США против китайской корпорации ZTE, введенные в апреле за продажу товаров, содержащих американские компоненты, Ирану и КНДР.

Компания, являющаяся одним из наиболее успешных китайских международных высокотехнологичных «национальных чемпионов», столкнулась с запретом на продажи в США и приобретение американского программного обеспечения и компонентов, что привело к разрыву производственных цепочек, на которые она опиралась.

Работа компании была прервана на длительный период, и лишь в июле ей удалось заключить дорогостоящее соглашение [13] — предполагалась выплата 1 млрд долл. штрафа, 400 млн долл. специального депозита на случай новых нарушений, а также изменения в корпоративном управлении. Даже такое соглашение встретило крайне негативную реакцию в Конгрессе США. Решение о снятии санкций носило временный характер, при этом была попытка его срыва в Сенате США. Компания столкнулась [14] с долгосрочными последствиями для своего развития в виде падения капитализации и снижения продаж, находясь под специальным мониторингом американских властей и угрозой новых санкций.

Что еще более важно, была продемонстрирована способность США к почти мгновенному разрушению высокотехнологичного бизнеса практически любой существующей китайской компании, поскольку их бизнес немыслим без участия в глобальных производственных цепочках и приобретения компонентов и технологий у США и их союзников.

Результатом стала резкая активизация существовавших и до этого китайских промышленных программ по ускоренному импортозамещению в ключевых секторах экономики, включая микроэлектронную промышленность. Си Цзиньпин выступил [15] с серией заявлений, подчеркивающих важность «опоры на собственные силы» в промышленности на фоне ухудшения международной ситуации.

Продолжилась тенденция к росту американской военной активности в западной части Тихого океана и нарастанию американо-китайских противоречий вокруг Тайваня. В США были приняты законы, облегчающие порядок обменов с этим непризнанным образованием по военной и политической линии, упрощен порядок одобрения новых сделок по поставкам оружия на Тайвань, предпринят ряд демонстративных военных шагов, таких как проход [16] американских военных кораблей через Тайваньский пролив в октябре. Сохраняется высокая интенсивность американских «патрулирований с целью обеспечения свободы судоходства» в Южно-Китайском море.

Китай сталкивается с угрозой введения против него новой волны санкций в связи с обвинениями в нарушениях прав человека, в частности — массовой кампании по «перевоспитанию» мусульманского населения Синьцзяна в специальных «учебных лагерях». Китай признает [17] наличие подобных центров перевоспитания, но отрицает, что в них происходят нарушения прав человека.

В новых сложных условиях Китай предпринимает меры по активизации всех видов сотрудничества с Россией. В сфере экономики, несмотря на негативное влияние американских санкций и сохранение ряда застарелых проблем и препятствий развитию сотрудничества (недостатки инвестклимата, низкий уровень информированности друг о друге), наметилась положительная динамика, и товарооборот впервые превысил 100 млрд долл. в год. В военной сфере крупнейшим новшеством стало первое участие КНР в российских стратегических учениях «Восток-2018». Продолжило развиваться двустороннее военно-техническое сотрудничество. Наряду с реализацией крупных контрактов в сфере ВТС прошлых лет (Су-35, С-400) были заключены как минимум три новых крупных контракта, содержание которых сторонами не раскрывается.

В 2019 г. представляется вполне вероятным достижение между США и КНР компромисса, который если не приостановит торговую войну, то позволит ввести ее в некоторые ограничительные рамки. Такой компромисс, однако, не приведет к устранению фундаментальных противоречий между странами, связанных с несовместимостью их моделей развития. Торговая война, вероятно, будет иметь свои рецидивы, при этом доверие между двумя странами в сфере экономики разрушено необратимо и на обозримую перспективу. Можно ожидать нарастающих вложений КНР в программы импортозамещения и более энергичных усилий по повышению доли альтернативных доллару валют во внешней торговле.

В сфере внешней политики Китай будет сохранять сильную заинтересованность в активизации своего партнерства с Россией. Одновременно Китай активизирует свои отношения с крупными державами Азии, в особенности с Индией и Японией, чтобы не допустить полной поддержки ими антикитайских шагов США. Обе страны, подозрительно относясь к усилению Китая, испытывают явный дискомфорт от развязанной администрацией Д. Трампа торговой войны и отчасти сами являются ее жертвами. По тем же причинам возрастающее значение приобретает для Китая диалог по экономическим вопросам с Европейским союзом.

Во внутренней политике можно ожидать продолжения процессов концентрации власти и усиления контроля высшего партийного руководства над общественной жизнью. Будет ускоряться процесс мобилизации политической элиты страны в условиях противоборства с США с устранением элементов, стоящих на «соглашательских» или «пораженческих» позициях. Мероприятия по политической мобилизации будут происходить на фоне продолжающегося замедления китайской экономики при сохранении ее традиционных дисбалансов (гигантский пузырь на рынке недвижимости, высокий уровень корпоративного и муниципального долга и т.п.). Экономические сложности могут привести к растущему спросу на громкие внешнеполитические и даже военно-политические успехи для руководства КНР, означая в том числе ужесточение его политики.

Прошедший год был противоречивым для Японии. Экономика страны оказалась в 2018 г. более жизнеспособной, чем казалось ранее. Запущенная в 2013 г. политика «абэномики» в сочетании с относительно благоприятными для Японии внешними условиями способствовала умеренному экономическому росту. Во втором квартале 2018 г. он составил 3% [1] годовых — это самый высокий показатель с начала 2016 г. В результате экономического оживления уровень безработицы упал до рекордной за более чем два десятилетия отметки.

Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что поставленная С. Абэ цель [2] в 2% годовых темпов экономического роста так и остается недостижимой (за пятилетний период с 2013 г. экономический рост составил в среднем 1,3% в год) [3]. Трудно рассчитывать и на решение другой поставленной С. Абэ задачи — достичь к 2020 г. уровня ВВП страны 600 трлн иен (5,4 трлн долл.). В 2018 г. продолжил расти «астрономический» государственный долг, обострились проблемы, связанные со старением населения и отсутствием жизнеспособной системы пенсионного обеспечения, сохранилась проблема гендерного неравенства, которая особенно остро проявляется в неравенстве доступа женщин к управленческим позициям в корпорациях и на государственной службе. Практически незаметными были успехи курса «абэномики» и в области структурной реформы экономики (т.е. «третья стрела» «абэномики») и прежде всего в деле борьбы с т.н. «укорененными интересами» — серыми схемами распределения государственных ассигнований. Картину завершает царящий в экономических кругах пессимизм, связанный с предстоящим в 2019 г. повышением потребительского налога с нынешних 8% до 10%, которое однозначно приведет к снижению потребительского спроса и неизбежному замедлению темпов экономического роста.

Во внутренней политике произошла некоторая стабилизация после богатого внутриполитическими событиями 2017 года. 22 октября правящая ЛДП одержала убедительную победу [4] на внеочередных парламентских выборах, получив вместе со своим партнером по коалиции — партией Комэйто — более двух третей голосов в нижней палате. Своеобразную интригу в первой половине года создавала неопределенность в вопросе о том, победит ли С. Абэ на выборах председателя партии, репутация которого существенно пострадала в результате нескольких скандалов. Ему удалось решить эту проблему, хотя и пришлось столкнуться с серьезной конкуренцией со стороны С. Исиба, который опирался главным образом на голоса местных партийных организаций на партийном съезде. И хотя авторитарный стиль руководства С. Абэ, а также репутационные потери для партии в связи с его личной причастностью к коррупционным скандалам вызывали критику со стороны многих его однопартийцев, большинство депутатов парламента от ЛДП 20 сентября проголосовали за действующего главу партии [5], руководствуясь принципом «коней на переправе не меняют». Победа С. Абэ создала ему определенный запас прочности, предоставив свободу рук в принятии ключевых политических решений. Следует учитывать также, что новый трехлетний срок в должности премьера в любом случае станет для С. Абэ последним, и поэтому он, скорее всего, не будет руководствоваться соображениями политической конъюнктуры в принятии своих решений и станет проявлять большую политическую смелость, стремясь остаться в японской истории как выдающийся государственный деятель.

Немало значимых событий произошло в 2018 г. в сфере внешней политики. Япония тесно координировала свой внешнеполитический курс с Соединенными Штатами. В середине апреля, накануне подготовки хозяина Белого дома к встрече с лидером КНДР Ким Чен Ыном во Флориде прошла японо-американская встреча [6] на высшем уровне, в ходе которой обсуждался широкий круг вопросов безопасности и торговли. А в конце сентября лидеры двух стран встретились в Нью-Йорке, куда японский премьер приехал для участия в работе ГА ООН. Д. Трамп и С. Абэ по итогам встречи договорились начать переговоры с целью заключения нового двустороннего торгового соглашения [7].

Торговый дефицит США с Японией составил в 2017 г. почти 70 млрд долл. [8] Особое раздражение Америки вызывают высокие тарифы на импорт, установленные Токио на сельхозпродукцию, а также большой объем экспорта в США автомобилей и автокомплектующих. Япония в свою очередь указывает на большой масштаб японских инвестиций в США — японские компании ежегодно выпускают там около 3,8 млн автомобилей, что более чем в два раза превышает то их количество, которое вывозится в США из Японии [9].

Традиционно тесные отношения между Японией и Америкой оказались под ударом в связи с опасениями Токио, что Вашингтон заключит сепаратную сделку с Пхеньяном за его спиной. Эти опасения особенно усилились после июньской встречи Д. Трампа с северокорейским лидером. Особый алармизм вызывал в Токио тот факт, что Япония оказалась за бортом переговорного процесса по поводу денуклеаризации Корейского полуострова, и личные встречи С. Абэ и Д. Трампа этот алармизм не рассеяли. Япония опасается сценария невыполнения заокеанским партнером его обязательств по Договору безопасности. Однако и полный отход от пацифистских самоограничений, предполагающий изменение конституции и принятие страной полноценных союзных обязательств перед США, включая вовлечение страны в военные действия в случае нападения на Америку, вызывает у Японии отторжение. Таким образом, вопрос для Японии заключается в поиске оптимального баланса в отношениях с США — как избежать перспективы «быть брошенной» и при этом не «оказаться в ловушке».

В 2018 г. продолжение получили тенденции развития отношений Японии с ее крупнейшими азиатскими партнерами. По восходящей шло развитие японо-китайских отношений — в апреле Японию впервые за последние восемь лет посетил министр иностранных дел КНР Ван И [10], а в конце октября свой первый за последние семь лет официальный визит в Китай нанес премьер-министр страны С. Абэ [11]. При этом если в политической области между Токио и Пекином сохранялась напряженность, связанная с проблемами исторического прошлого и вопросом Сэнкаку/Дьяююйдао, то в экономике было по-настоящему «горячо» — наращивался товарооборот, превысивший в 2017 г. отметку в 300 млрд долл. [12], росли туристические и гуманитарные обмены. Значимым результатом визита стало подписание в Пекине соглашения о реализации инфраструктурных проектов в третьих странах — новой формы сотрудничества, основанной на конкурентных преимуществах китайских компаний и прежде всего относительной дешевизне их услуг, высокого технологического уровня японских корпораций. Визит имел символическое значение — он был приурочен к 40-й годовщине подписания японо-китайского договора о мире и дружбе, а накануне визита японская сторона официально объявила [13] о прекращении предоставления Китаю Официальной помощи развития. Страны стали не просто равноправными партнерами в экономической сфере, они оказались союзниками в вопросе сохранения международной системы свободной торговли и противостояния антиглобалистским тенденциям, олицетворяемым протекционистской политикой администрации Трампа.

Однако Китай продолжал оставаться для Японии геополитическим и военным противником номер один. Исходя из наличия прямой военной угрозы со стороны КНР, Япония в 2018 г. продолжала начатую ранее программу военного строительства. На всестороннее сдерживание Китая были направлены и дипломатические усилия Токио, которые были также нацелены на развитие партнерства в рамках стратегического четырехугольника «Япония — США — Индия — Австралия», а также на укрепление отношений в области военной безопасности со странами ЮВА, озабоченными экспансионистскими устремлениями КНР в Южно-Китайском море. На протяжении года шел активный диалог по вопросам сотрудничества в области военной безопасности и с европейскими странами — с Великобританией и Францией, и с блоком НАТО в целом.

Продолжали развиваться стратегические отношения Японии с Индией. Символично, что сразу по возвращении из Пекина в конце октября С. Абэ оказал нарочито теплый прием премьер-министру Индии Н. Моди, которого японский лидер пригласил в свою дачу, расположенную у подножия горы Фудзи. Помимо проведения встречи в формате «два плюс два» (министры иностранных дел и министры безопасности), стороны подписали ряд соглашений в финансово-экономической сфере, одно из которых касалось финансирования японской стороной строительства в Индии скоростной железнодорожной магистрали по японским технологиям «Синкансэн» [14]. Что касается сферы безопасности, здесь были достигнуты договоренности [15], касающиеся взаимного доступа к портам и базам друг друга. Для Индии — это база Японии в Джибути на Африканском Роге между Суэцким каналом и Индийским океаном, для Японии — индийские базы на Андаманских и Никобарских островах, которые расположены на стратегически важных для нее морских коммуникациях к западу от Малаккского пролива.

В отношениях с Республикой Корея у Японии, наоборот, наблюдался некоторый спад. Так и не состоялся визит в Японию южнокорейского президента Му Чже Ина, запланированный в связи с 20-й годовщиной подписания совместной декларации, заложившей основы для дальнейшего развития двусторонних связей. В сентябре 2018 г. южнокорейский президент Мун Чже By заявил [16] о возможности роспуска специального фонда, созданного в соответствии с подписанным в декабре 2015 г. соглашением по вопросу о «женщинах для утешения» [17]. Из этого фонда, который финансируется за счет государственного бюджета Японии, выплачиваются

компенсации южнокорейским жертвам в обмен на отказ Сеула от каких-либо дальнейших претензий. Росту напряженности способствовал и вынесенный 30 октября 2018 г. вердикт Верховного суда [18] Республики Корея, согласно которому одна из японских корпораций должна выплатить четырем южнокорейским гражданам крупную денежную компенсацию за использование их подневольного труда в период Второй мировой войны. Вердикт суда вызвал в Японии всплеск анти-южнокорейских настроений, так как по договору 1965 г., в полном объеме восстановившему отношения Японии с РК, южнокорейская сторона снимает все претензии к японскому колониальному правлению на полуострове.

Следует отметить и позитивные моменты в развитии отношений Японии с региональными партнерами. Так, 9 мая после трехлетнего перерыва прошла встреча глав правительств Японии, КНР и РК в формате «Большой тройки». Возобновление этого диалогового формата, который был запущен в 2008 г. и уже дважды за свою недолгую историю прекращал работу из-за политических проблем Японии с соседями, дает надежды на нормализацию международного климата в Северо-Восточной Азии, которая будет основываться на заинтересованности всех трех стран в создании региональной системы свободной торговли.

Помимо встречи в формате «Большой тройки», в 2018 г. состоялось несколько значимых событий, характеризующих курс Японии на развитие свободной торговли. Так, 17 июля 2018 г. официальный Токио подписал соглашение о создании ЗСТ с Европейским союзом, которое, вступив в силу в 2019 г., ликвидирует 99% сохраняющихся таможенных пошлин. Данное соглашение затронет регионы с численностью населения 600 млн человек и почти треть мирового ВВП и станет вторым мировым экономическим блоком после NAFTA [19].

Премьер-министр С. Абэ, выступая 27 сентября на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, заявил [20] о намерении Японии заключить ЗСТ между 16 странами АТР, включая Китай, в рамках Всестороннего регионального экономического партнерства. Он же отметил, что Япония будет способствовать свободной и справедливой торговле по всему миру, и что она стремится к «беспроигрышным» торговым отношениям с Соединенными Штатами.

В июле 2018 г. японский парламент ратифицировал [21] вступление страны во Всеобщее и прогрессивное соглашение о Транстихоокеанском партнерстве. Япония стала вторым после Мексики государством, официально вошедшим в этот торговый блок из 11 государств, который после выхода в 2017 г. США из переговорного процесса по ТТП получил новое дыхание во многом благодаря активной позиции Токио. Можно полагать, что и в дальнейшем Япония, являясь мировой торговой державой, будет строить свою стратегию развития, основываясь на необходимости развития глобальной системы международной торговли и на приоритете внешнеэкономических и торговых связей прежде всего со странами АТР.

Динамично развивались в минувшем году российско-японские отношения. 2018 г. был объявлен перекрестным годом Японии и России. В конце мая состоялся визит в Россию японского премьер-министра, который принял участие в Санкт-Петербургском экономическом форуме, а затем вместе с В. Путиным открыл год Японии в России [22]. В ходе встречи лидеров двух стран обсуждался широкий спектр вопросов двусторонней повестки дня, включая проблему заключения мирного договора, совместную хозяйственную деятельность на Южных Курилах, взаимодействие в сферах безопасности, экономики, культуры. В сентябре С. Абэ в очередной раз принял участие в работе Восточного экономического форума во Владивостоке. Выступая на пленарном заседании форума, российский президент неожиданно для японской стороны предложил заключить до конца года мирный договор «без всяких предварительных условий» [23]. Реакция японской стороны, не желающей отходить от формулы «сначала решение территориального вопроса, затем мирный договор», была ожидаемо отрицательной. Однако стороны продолжили консультации по данному вопросу. 24 октября С. Абэ, выступая с программной речью в парламенте, заявил, что Япония «откроет новую эру в отношениях с Россией» и что его доверительные отношения с В. Путиным будут способствовать заключению мирного договора между двумя странами [24].

Между странами продолжали функционировать механизмы двустороннего диалога по мерам доверия в области безопасности, включая формат встреч руководителей советов безопасности, одна из которых состоялась в Токио 4 октября. Были проведены переговоры глав внешнеполитических и оборонных ведомств в формате «два плюс два», продолжались межмидовские консультации по вопросам стратегической стабильности. Активно развивалось сотрудничество в сфере реализации экономических проектов в рамках «плана из восьми пунктов» [25], предложенного С. Абэ в 2016 г. Можно полагать, что вне зависимости от того, будет ли мирный договор подписан, двусторонние отношения будут активно развиваться и дальше, опираясь на взаимную заинтересованность двух стран друг в друге на фоне стоящих перед ними новых вызовов и угроз.

В 2018 г. Япония отметила 150-летний юбилей Реставрации Мэйдзи, которая позволила ей провести радикальную модернизацию и в короткие сроки войти в клуб великих держав. В стране прошло много памятных мероприятий, посвященных этому событию. Юбилей дал повод не просто оглянуться на пройденный страной за полтора века путь, но и поразмышлять о новых целях и источниках развития. И хотя нынешняя непростая ситуация дает повод для сравнения с положением, в котором страна находилась 150 лет назад, в Японии хорошо понимают и отличия. Главное из них заключается в том, что если ранее страна шла в основном по пути догоняющего развития, стремясь к мировому экономическому и политическому лидерству, то сейчас, когда лидерские позиции уже завоеваны, ей в условиях депопуляции и постепенной утраты статуса мирового экономического гиганта необходимо нащупать пути к сохранению и закреплению за собой тех ниш в технологической и экономической областях, которые представляют предмет ее национальной гордости. Речь идет, прежде всего, о достижениях в области «зеленого развития» и экологии, в сфере ухода за пожилыми людьми и обеспечения достойной и полноценной старости, в области наук о жизни и их практического применения.

2018 год войдет в историю Корейского полуострова в первую очередь как год начала беспрецедентных подвижек в урегулировании межкорейского конфликта на базе возобновления сотрудничества между двумя Кореями и эффектного старта международного политического процесса на фоне значительных перемен как во внутренней ситуации двух государств, так и их внешней политики в целом.

В КНДР в текущем году Ким Чен Ын заметно консолидировал свои позиции. Еще в конце 2017 г. он продекларировал решение вопросов достижения ядерного паритета («создания государственных ядерных сил») и формирования собственной структуры власти во главе с Госсоветом (с решающей ролью партийных инстанций). Благодаря этому северокорейский лидер смог совершить невиданный поворот в дипломатии, перейдя от воинственной риторики и ядерного шантажа к «мирному наступлению». Для этого он воспользовался «фактором Трампа» с его нестандартными подходами и декларированным стремлением «решить корейскую проблему», а также переходом нового руководства РК к политике сотрудничества с КНДР.

Авторитет Ким Чен Ына вырос как среди населения, так среди и без того покорной и запуганной элиты. По сути, даже с учётом наличия разных мнений в правящей верхушке, которая постепенно обновляется, оппозиция лидеру просто не может появиться в силу осознания элитой опасности «раскачать лодку», а также благодаря тотальной слежке.

Значение военных, игравших при отце нынешнего лидера роль «станового хребта» госуправления, заметно снизилось и сводится к решению задач в области обороны. Кроме того, выделение в качестве основы военной стратегии ракетно-ядерных сил стратегического назначения и элитных подразделений, резко понизило возможности и статус обычных по-прежнему многочисленных вооружённых сил (они все в большей мере используются в качестве бесплатной рабочей силы, что вызывает определенное недовольство).

Страна перешла в новую социально-экономическою реальность. Несмотря на санкции, прослеживается позитивная динамика в экономической области, что происходит благодаря развитию необъявленных реформенных процессов: расширилась «маркетизация снизу», произошло развитие частного предпринимательства (в том числе на основе семейного подряда в сельском хозяйстве, в торговле, сфере слуг, логистики и даже производстве) и госкапиталистических структур. По оценке экспертов, при сохранении государственного контроля за стратегическими отраслями и «командными высотами», в негосударственном секторе создается не менее 2/3 ВНП страны. Изменилась социальная структура общества, усилилась дифференциация. По сути, корейский «социализм нашего образца» все дальше отходит от классической модели и использует опыт китайского и вьетнамского реформирования.

В 2018 г. Ким, опираясь на завоёванный политический авторитет, совершил резкий стратегический поворот, в целом, как представляется, отвечающий его личным убеждениям о приоритетах развития общества и усиления международных позиций. На апрельском пленуме ЦК ТПК 2018 г. было официально объявлено о завершении стратегии «пенчжин» (параллельное создание ядерных сил и экономическое строительство). Теперь акцент перенесён на экономическое развитие. Есть предположение, что в глубине души молодой лидер хотел бы преобразовать КНДР, уйдя от репрессивного «рабовладельческого» государства и с учетом опыта новоиндустриальных стран Азии добиться модернизации страны и ее «конвенционализации», а также обеспечения внешней безопасности за счет выстраивания новой международной конфигурации вокруг Корейского полуострова. Особое значение для этого он видит в нормализации отношений с США, возможно, вдохновляемый примером Вьетнама.

Можно предположить, что при условии сохранения относительно мирной атмосферы эти тенденции в дальнейшем сохранятся, особенно в 2019 г. К 2024 г. при благоприятном сценарии политический режим смягчится — он перейдет от тоталитаризма к авторитаризму (к диктатуре развития) при сохранении власти правящего клана (с Ким Чен Ыном или без него). Может сформироваться полностью рыночная среда по китайско-вьетнамскому образцу, но степень ее открытости внешнему миру будет зависеть от политических факторов — решения проблем безопасности и снятия санкций. Основную роль в экономике будут играть крупные государственно-капиталистические структуры, контролируемые членами нынешней элиты и их потомками. Решительного передела собственности не произойдет. Однако и мелкотоварный сектор не останется в убытке, что приведет к существенному повышению уровня жизни и известной степени децентрализации контроля.

Появлению новых событий на Корейском полуострове немало способствовала «мирная революция» в Южной Корее: импичмент Пак Кын Хе привел к власти либерально настроенную администрацию Мун Чжэ Ина, взявшуюся за демонтаж системы прежних консервативных режимов и перетряску сложившейся политической системы. Не обошлось без мести «бывшим» по политическим и личным мотивам — в тюрьме оказались не только оба бывших президента, но и значительная часть прежнего политического руководства. Многие обвиняют команду Мун Чжэ Ина в недостаточной компетентности (особенно в экономических вопросах) и диктаторских замашках. Это обострило политическое противостояние либеральных и консервативных сил и вызвало раскол в обществе.

Определенную тревогу, однако, вызывает экономика. Некоторые популистские решения (повышение минимального уровня зарплат, ограничение рабочей недели и т.п.) на деле привели к росту безработицы и социального протеста. Жесткие протекционистские меры США нанесли удар не только по позициям южнокорейских экспортеров, но и финансовой сфере. Падают экономические показатели, растут долги, неясным остается вопрос о будущей траектории развития и источниках роста. Растут кризисные ожидания. На фоне неблагоприятной мировой конъюнктуры РК к тому же вступает в новый этап приспособления к вызовам 4-й промышленной революции, однако степень готовности нынешних правящих кругов (в основном выходцев из академической среды и оппозиционных политиков) пока оставляет желать лучшего. Страна приблизилась к порогу кризиса, носящего структурный характер.

Возможно поэтому Голубой дом сделал приоритетом внешнеполитическую область, а также сыграл решающую роль в развороте к межкорейскому сближению. Быстрый отклик на северокорейские мирные инициативы в начале года вызвал взрывное развитие межкорейских контактов (для чего в том числе была использована зимняя Олимпиада в РК) и привел к целой серии межкорейских саммитов. Мун Чжэ Ин закрепил за собой роль посредника в сближении позиций КНДР и США, что открыло дорогу к «саммитовой» дипломатии Ким Чен Ына с лидерами США, Китая и России (такой интенсивности встреч на высшем уровне трудно найти аналоги не только в истории данного региона, но и в других «горячих точках»).

На первом в истории саммите лидеров США и КНДР, состоявшемся в Сингапуре 12 июня 2018 г., согласована модель урегулирования отношений двух стран: денуклеаризация КНДР в обмен на получение ею гарантий безопасности США. Следует признать, что именно благодаря согласию Д. Трампа (при активной поддержке значимых акторов — прежде всего Южной Кореи, Китая и России) на поэтапное решение этих проблем на основе фазированного сближения позиций создалась благоприятная атмосфера разрядки и снижения военной угрозы. Затяжной диалог с медленным продвижением пусть к недостижимой цели путём взаимных уступок, возможно, является оптимальным сценарием на предстоящие годы. При всей иллюзорности достижимости конечного результата движение с обеих сторон в этом направлении заслуживает самой высокой оценки и, по сути, соответствует долгосрочным интересам большинства (но не всех) вовлечённых в многолетнюю утомительную конфронтацию акторов.

Для этого, однако, надо преодолеть растущее сопротивление военно-политического истеблишмента США, который не желает «частичного» решения вопроса, то есть сохранения КНДР остаточного ядерного потенциала при отказе от его развития и гарантиях нераспространения («пакистанский статус»). Следствием могло бы явиться не только разрушение международного режима нераспространения, закрепляющего за США ведущую роль в мировой безопасности (при меньшей роли других ядерных держав), но и снижение американского влияния в критически важном регионе Северо-Восточной Азии — арене обостряющейся борьбы за влияние с Китаем. Крепнет подозрение, что для стратегических целей США просто невыгодно снижение конфронтации на Корейком полуострове и переход к состоянию стабильности от нынешнего «управляемого хаоса».

Беспроигрышным средством для достижения подобных целей Вашингтон избрал санкции и, по сути, интенсифицировал экономическую войну против КНДР. Не исключена и надежда на ослабление режима и его капитуляцию. Более реален, однако, срыв дипломатического процесса, что позволило бы США вернуться к излюбленной силовой политике в регионе.

Главной интригой 2019 г., очевидно, как раз и будет борьба вокруг этого вопроса. Если у лидеров КНДР хватит терпения не реагировать на враждебные выходки США, которые явно будут предъявлять невыполнимые требования, терпеть провоцирование, продолжать безрезультатный диалог, «мирная пауза» может и продлиться. Однако с завоеванием демократическими противниками президента большинства в нижней палате Конгресса надежды на очередной американо-северокорейский саммит и продолжение вялотекущих переговоров в 2019 г. снизились: ухудшение внутриполитической конъюнктуры просто не оставит для Трампа, на личном вкладе которого во многом и держится этот процесс, времени и сил заниматься корейским вопросом.

Однако дальнейшие сценарии могут кардинально различаться. Оставаясь на позициях реализма, надо признать, что обе декларируемые антагонистами цели малодостижимы: политическая система США просто не дает возможности дать перманентные гарантии на какой-либо счет кому бы то ни было. Вряд ли можно представить без таких гарантий отказ КНДР от средств сдерживания, поэтому Ким ничем не рискует, объявляя о намерении отказаться от ядерного оружия — требуемых для этого условий никогда не будет создано. Тем более, когда фактор сдерживания, в том числе ядерный, испытывает своего рода ренессанс даже в отношениях между крупнейшими державами, вроде бы ранее успокоившимися на ракетно-ядерном паритете. Проблематичность решения вопроса о снятии санкций, решение которого северокорейцы видят как принципиальное условие продолжения переговоров и «роста доверия», может сорвать их и обусловить возврат с конфронтации, возможно, из-за возобновления совместных военных учений США и РК в 2019 г.

Поэтому шансы на оптимистичный сценарий невелики. Как он может выглядеть? В случае сохранения линии на переговорное решение, в том числе и в контексте возможно благоприятного для этого исхода очередных президентских выборов в США в 2020 г. и РК в 2022 г., нельзя полностью исключить постепенное продвижение сторон по пути, намеченному российско-китайской «дорожной картой», которая предполагает поэтапное урегулирование противоречий, сокращение военного потенциала КНДР до уровня минимальной оборонной достаточности и политическое урегулирование на основе нормализации отношений между всеми акторами в Северо-Восточной Азии в срок примерно до 2023–2024 гг. (до очередного выборного цикла в США).

При сохранении глобальной стабильности и эволюционного развития процессов переустройства мирового порядка, к 2024 г. можно ожидать мирного сосуществования (в непредсказуемой пока степени) двух корейских государств при сохранении КНДР ограниченного потенциала ОМУ. Вместе с тем это не даст оснований для снятия санкций и возможности для КНДР включиться в международное разделение труда. Тем не менее такое решение позволило бы наладить межкорейское сотрудничество, что создало бы новый стимул для экономического развития Южной Кореи, освоения ею северокорейского рынка и дальнейшему повороту в экономических приоритетах в сторону евроазиатского континента.

Россия, безусловно, в наибольшей степени выиграла бы от «мирного» сценария: это позволило бы снизить американское присутствие вблизи наших (и китайских) границ, претендовать на участие в крупных многосторонних логистических проектах (транспортный коридор, энергетическая инфраструктура). Вместе с тем при таком раскладе придется столкнуться с ожесточённой конкуренцией со стороны других игроков. Поэтому важно заблаговременно закреплять свои позиции путем развития более тесных контактов с руководством двух Корей, а также с политическими и деловыми кругами этих стран, в том числе с использованием элементов публичной дипломатии. Для этого важно бороться за облегчение санкционного давления, как в отношении КНДР, так и собственно России. Немаловажен для этого фактор заинтересованности нынешнего руководства РК, несмотря на американское давление, к развитию отношений с Россией в том числе в контексте реализации новой «евразийской концепции». Пока что этот фактор используется недостаточно.

Что касается решения ядерной проблемы Корейского полуострова и корейского урегулирования, место России в нем остается не первостепенным, хотя и важным. Россия благодаря тесному взаимодействию с Китаем (но не следуя полностью его подходам) может при мирном развитии диалоговых процессов выступать в роли «нейтрального брокера», «гасить» эксцессы, способствовать соблюдению всеми сторонами «правил игры». Кроме того, Россия может обеспечить политические гарантии возможных договорённостей, в том числе на многосторонней основе.

В случае обострения ситуации интересы России окажутся под угрозой, что потребует соответствующих мер реагирования с учетом общей военно-политической ситуации на Дальнем Востоке и, возможно, не только политических.